nu57

Когда я вчера читала детям "Щелкунчика", мне пришло в голову, что предсмертный писко-стишок Мышильды
              О твердый, твердый Кракатук,
              мне не уйти от смертных мук!
              Хи-хи .. Пи-пии...
              Знай, Щелкунчик-хитрец,
              и тебе придет конец.
              Мой сынок, король мышиный,
              не простит моей кончины -
              отомстит тебе за мать
              мышья рать.
              О жизнь, была ты светла,
              но смерть за мною пришла... Квик!
и смешением размеров, и особенно первыми двумя строчками, очень напоминает- да, конечно, "Крокодила" Чуковского.

Мышильда сетует на горькую судьбу точно так же, как Крокодил:

О твердый, твердый Кракатук,

      мне не уйти от смертных мук!
         ...
       О жизнь, была ты [квик!] светла,
       но смерть за мною [квик!] пришла...

О, этот сад, ужасный сад!
    Его забыть я был бы рад.
    Там под бичами сторожей
    Немало мучится зверей,
    Они стенают, и зовут,
    И цепи тяжкие грызут,
    Но им не вырваться сюда
    Из тесных клеток никогда.

потом появляется "боец-молодец-будет скорый конец", описанный в балладном ритме :

Но, Щелкунчик-хитрец,
и тебе (при)дёт конец.

        Он боец, // Молодец,
        Он герой // Удалой.
         ...
        Он сказал: - Ты злодей.
         Пожираешь людей,
         Так за это мой меч -
         Твою голову с плеч!

и вот - месть путём загрызания:

       Мой сынок, король мышиный,
        не простит моей кончины,
        отомстит тебе за мать
       мышья рать [,мышья рать].

            Ощетинились зверюги
              и, оскалившись, кричат:
              - Так веди нас за собою
             на проклятый Зоосад,
              Где в неволе наши братья
              за решётками сидят!
              Мы решётки поломаем,
              мы оковы разобьём,
              И несчастных наших братьев
              из неволи мы спасём.
              А злодеев забодаем,
              искусаем, загрызём!

По-немецки ничего этого нет, кроме разве что "o Leben so frisch und rot" в конце и переменного размера - мышке наступили на хвост, и она не очень заботилась о гармонии (о, вот что Ломоносов имел в виду, утверждая, что "в немецких виршах нет ни складу, ни ладу"):
               O Krakatuk, harte Nuß
               an der ich nun sterben muß
               - hi hi - pipi
               fein Nußknackerlein
               wirst auch bald des Todes sein
               - Söhnlein mit den sieben Kronen,
               wird's dem Nußknacker lohnen,
               wird die Mutter rächen fein,
               an dir du klein Nußknackerlein
               - o Leben so frisch und rot,
               von dir scheid ich, o Todesnot!
               - Quiek -'

Так что ассоциация с "Крокодилом" явно возникла в голове у переводчицы - и это совершенно понятно. Первые строчки, вслед за Чуковским, вызывают в памяти и "Мцыри", которого Чуковский пародировал , и "Несчастных" Некрасова ("Тяжел мой крест: уединенье,//Преступной совести мученье..."), и Жуковского ("Печальный, горький жребий мой!"), и "Полтаву" ("Палач вошел...О ночь мучений!"), и Бармаглота, вынесенного в заголовок, и всякие другие патетические сетования с призывами к возмездию. А, может, ещё и "Кракатук" контаминировался с "Крокодилом"?

Про 4-ёх-стопный хорей, которым написаны последние строчки, вообще интересно. Исторически этот размер имеет две более или менее выраженные смысловые окраски (у Пушкина - раннего и позднего, соответственно, - есть обе). Первая, пришедшая к нам через французский, - "лёгкая лирика", любовь-вино-дружба, эпиграммы и шутливые стихи ("Подъезжая под Ижоры, //Я взглянул на небеса//И воспомнил ваши взоры,//Ваши синие глаза"); отсюда и пошло восприятие 4-ёх-стопного хорея как "детского размера", всякие там "Наша Таня громко плачет" и "Робин Бобин Барабек скушал сорок человек". Вторая традиция - возвышенно-эпическая - пришла как раз из немецкого: в Германии 4-ёх-стопный хорей "был ходовым размером протестантских духовных песен и в этом жанре привык к высоким темам, оттуда перешёл в лирику штюрмеров и Шиллера, а оттуда - через переводы — к Жуковскому". Описывать этим размером месть - уместно (sorry): "Острый нож положим с краю. //Он сверкал не раз, //С головы врага сдирая //Скальп в возмездья час" (Шиллер), "Скоро!.. лук свой напрягает //Неизбежный Аполлон", "Час твой бил, настал конец" (Жуковский).

Этот мерно тикающий мотив ходиков, одновременно и страшный и детский, хорошо использовать, чтобы без пафоса говорить о серьёзных вещах. Так что зря некоторые обижаются, когда хореем пишут трагические стихи - мол, "мера простая сия всё портит... смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита". Ничуть. Вот тут про это писала Линор Горалик, а потом ещё Илья Кукулин. Линор напомнила очень правильного Бродского, а вот Олейников:
             Страшно жить на этом свете,
             В нем отсутствует уют, -
           Ветер воет на рассвете,
           Волки зайчика грызут.